К.ф.н. Литовченко Н.П.
Никопольський факультет Национального университета
«Одесская юридическая академия» ,У краина
К ВОПРОСУ ОБ ОНТОЛОГИИ ВОЙНЫ
В современную эпоху глобальной интеграции все более усиливается процесс проникновения одних государств во внутренние дела других, ведется неприкрытое информационное, экономическое давление, вплоть до локальных войн, поэтому осмысление причин, источников и сущности возникновения войн является весьма актуальным.
Всякое философское размышление, так или иначе, требует выхода за пределы своего «я», вхождения в сам предмет мысли, своеобразное срастание с ним. Поэтому размышлять о войне сложно, объективность требует присутствия в предмете, который отстоит во времени и пространстве, бытийно отсутствует и, в то же время, есть, и об этом свидетельствует память тех, кто ее пережил и даже тех, кто ее никогда не знал, но интуитивно чувствовал и ощущал на себе ее зловещее дыхание. Война затрагивает всю сущность человека, отображается на всех сферах его бытия, несомненно, вызывает дисгармонию, так как есть противоестественное явление человеческого существования, поэтому переживание войны надолго хранится в родовой памяти. Это переживание войны долго будоражит молодые поколения не знавшие войны и не только в снах, вызывая тревогу и недоумение, но, главное, в этом извечном выборе между добром и злом, который особенно встает остро в период военных действий, а в мирное время затруднен ввиду сосредоточения человека в большей степени на витальных потребностях, а не на запросах духа о вечном.
Итак, этот извечный вопрос о добре и зле – это вопрос и о мире, и войне. Всякое бытие, как существующее, есть, несомненно, добро в своем существовании, ибо оно объективно и неоспоримо. Но если бытие есть добро то что есть зло, бытийно ли оно? Признавая зло проявлением «злого бытия» мы признаем за ним объективность, а значит и творческую активность, некую созидательность злой воли. Исходя из этого, мы признаем за войной нечто объективно существующее, неуничтожимое, свойственное проявлениям жизни как фатума в целом. Как видим, определяя, что есть добро и что не – добро, найти критерии оных можно только в том случае, если мы есть объективное добро. Разрешить подобную антиномию невозможно ни на эмпирическом, ни на рациональном уровне. На эмпирическом , потому, что то, что считается добром для нас может оказаться злом для других, что, так или иначе, приводит к конфликту, к несогласию, к войне. Рациональный уровень также оказывается недостаточным в поиске критериев добра и зла, мира и войны. Рациональная философия на протяжении веков так и не смогла дать ответы на вопросы: почему на земле так много зла, почему в обществе возникают конфликты, войны, какова истинная природа этого насилия?
Понятие насилие происходит от латинского violentia, родственное ему violation, означающее – нарушение, попрание, неправедное и понудительное воздействие на человека, – в том числе с применением силы. В философской мысли от античности до современности в понятие насилие вкладывали различные смыслы от оправдания его как источника прогресса (Дюринг, Шопенгауэр), «общепринятого», «обычного порядка вещей» (Гераклит) до осуждения его как «разрушительной силы» (Ж. Госс.), угрожающей людям, их собственности (Х. Грехэм, Т. Гурр), социальным группам, классам, государствам.
Святые Отцы считают, что всякое насилие, как война, беспорядок, есть нарушение божественного установления о творении, о порядке, о человеке, а значит – грех, поэтому одними внешними установлениями его не победить. Философская мысль эпохи Просвещения, сведя человеческую жизнь к физическим потребностям, а моральные потребности к гедонизму, рассматривает насилие как форму принуждения физического или морального, мешающего индивидуальному развитию человека.
Отцы Церкви учат нас тому, что человек приходит в сей мир не для наслаждений, а для того, чтобы спастись от него. Так и на войну, как отмечает великий подвижник благочестия Николай Сербский, люди идут не для наслаждения, а для спасения от войны [5, с. 88]. И спасение это, как не парадоксально, состоит не в сохранении или гибели физического тела, а в чем то, что выше всякого земного существования, что глубже и существеннее всяческих абстрактных трансценденцио. Война особенно остро обнажает стремление понять смысл жизни не как жизни вообще, жизни земного существования, а единства земного и горнего, вечной обители человека.
Николай Сербский отмечает «отчаянную пустоту» человеческой жизни, если она не наполнена Богом. Эта сопричастность к бытию Бога определяет всякую душу человека. Война до предела обнажает человеческое бытие, его причастность и непричастность. Патриотизм вполне зависит от меры бытия, от меры Бога присутствующего в каждой живой душе. Страшна эта непричастность к бытию, это существование в тварной сущности, в удовлетворении физических потребностей, в ложной идеологии, например, того же национализма, в котором проявляется эгоистическая природа преимущества одной нации. По сути, такое существование есть несуществование, есть иллюзия жизни, смерть. Хотя для неискушенного все эти «непричастные» к бытию люди существуют. Патриотизм по-разному определяют в современной общественно-философской мысли. Одни сводят его к проявлению чувств; другие усматривают в нем проявления общественного сознания, некую выжимку из всех его форм – политической, правовой, религиозной, эстетической и т.д.; патриотизмом пытаются объяснить совокупность материального и интеллектуального труда, направленного на умножение богатства Родины; патриотизм усматривают в отношениях, направленных на совершенствование всех сторон жизни страны.
Иоанн Восторгов, говоря об истинном патриотизме, противопоставляет его узкому и нетерпимому национализму. Если в последнем проявляется народное себялюбивое задорное самомнение, то в первом присутствует беззаветная любовь к Родине, простота, ясность и горячность души, так же как и в любви к своей матери, все естественно и вольно, как естественно и спокойно течение многоводной реки, как естественно сияние солнца и дуновение ветра. Истинный патриотизм нужно оценивать величием любви. Если мы будем его оценивать глубиной ненависти к врагам отечества, неизбежно превратим патриотизм в шовинизм. Поэтому истинный патриотизм всецело связан с христианским человеколюбием, в котором цель жизни – спасение души стоит всегда на первом месте.
Понятие средства и цели в общефилософском и научном смысле существенно отличаются от христианского миропонимания. Первое, в том или ином варианте, вынужденно отталкивается от механической причины, в конце концов, запутываясь в потоке причинности, обессмысливает, обесценивает их. Христианство преодолевает субъективно-психологические обессмысливания механизма причинных фикций врастанием в онтологическую всесущностную субстанциональность, в себе же содержащую свою собственную энтелехию. Энтелехией христианской личности является находящийся вне неё Бог. Чтобы обрести истинное бытие личность должна перерасти саму себя, отвергнуть себя не ради механических ценностей, или абстрактных идей, а ради живой личности Христа. В христианстве смысл соединяется с ценностью, может быть только в ценности, и более того, система смыслов есть система ценностей. Вот почему наука ищет в подвиге субьективно-психологические причины, в результате обесценивает сам подвиг. В христианском подвиге обретается личность. Подвиг – путь Богоуподобления, путь борьбы за «духовное содержание жизни», «за выявление вечного в человеке». Энтелехийность человека проявляется в подобности образу Бога. Подвиг и состоит в бесконечном приближении человека к тому образу, который задумал о нем Бог, то есть к подобности Богу. Человеческими усилиями это «совпадение» осуществить полностью не возможно, но милостью Божьей, как поучают Отцы Церкви, и человеческим соучастием-подвигом обретается истинно-сущий, всереальный образ. Как видим, в подвиге соединены истина и вечность, святость и Бог. Причем блаженство и святость не следует понимать как некую косность, отсутствие всяческих забот, удовлетворение витальных потребностей. Наоборот, это начавшийся еще в земной жизни подвиг преодоления трудностей, при котором, как отмечает В.Ильин, «окрыленный дух уже ни знает косности, не знает сопротивления свинцовых гирь, отягченного грехом полу-бытия, а обретает свободу о Христе, ангельскую молниеносную подвижность» [1, с. 439]. Таким образом, в подвиге сокрыта определенным образом невидимая и неизреченная тайна, тайна, потому что, сколько бы мы не говорили, и не знали о нем по его внешнему обнаружению, все же это только верхушка той горы труда и усилия, которые известны только Единому. Поэтому подвигом можно назвать усилие, приближающее к Богу, или угодное Богу. Усилие, совершаемое ради узкоэгоистических интересов, как, например, здоровье тела, комфорт, обретение власти, свобода нации не есть подвигом, а лишь его жалкой имитацией, в субьективно-психологическом плане желающей выдать себя за истину на самом же деле далеко от неё отстоящей. Поэтому в подвиге нет ничего национального. Видный философ В.Соловьев отмечает, что национализм всегда ищет только своего .
Подвиг вне онтологии есть символ вечности и истины, живое проявление мироздания. Но, в то же время, в подвиге есть и нечто национальное, ведь его осуществляют люди, проживающие на конкретной территории, говорящие на определенном языке, связанные с определенным селением, традицией. Подвиг осуществленный земляком всегда являлся предметом гордости семьи, города или деревни, даже если герой уже давно там и не проживал или родился в другой местности и, наконец, национальной гордостью, а вот от предателей старались отмежеваться и тут же вспоминали его национальные корни.
События уходят в прошлое, факты стираются из памяти, но подвиг как истина, как любовь – вечен и переживет все политические коллизии. Святитель Николай Сербский писал: «Никогда нельзя назвать побежденным человека, погибающего за правое дело. Побежден как раз тот, кто живет во имя дела неправого» [4, с. 145]. Но вопрос в том, сумеет ли народ одержавший победу, сможет ли он своей доброй жизнью подтвердить те победные начала отречения от греха, сможет ли его осознать и, преодолев себя в «доброй смерти», через купель покаяния родиться для новой жизни? Какую глубизну и актуальность в этом смысле имеют поучительные слова Николая Сербского сказанные им относительно победителей: «Лживым и наглым утверждением является [следующее]: люди дня вчерашнего [мол] победили , чтобы их сегодняшние и завтрашние соотечественники наслаждались сытой жизнью. Напротив – они победили, чтобы и мы победили. Ведь воевали мы не для того, чтобы потом отказавшись от всякой борьбы, просто сибаритствовать, а для того, чтобы создать условия для труда и созидания».
Избавиться от войны можно только мерой духовного роста. Предотвратить войну внешними средствами в сжатые сроки не возможно, потому что сначала необходимо внутреннее преображение каждого человека Дело это не легкое. Иногда войны не только невозможно предотвратить, но они занимают длительный период, становясь даже образом жизни определенных народов, как это наблюдается в период эллинской эпохи. Со всей очевидностью, чтобы исчезли внешние войны необходимо каждому человеку по евангельскому учению развязать войну против самого себя, необходимо переродиться.
Отцы Церкви усматривают в войне зло, которое вполне есть бытийно и проявляет себя в мире только по Божьему попущению, для спасения народа от еще худшего зла, например, отступления от Бога. Ф.М.Достоевский, увлекшись этой стороной христианского учения, находит в войне и положительные стороны: спасение от жестокости, трусости, « ожирелого эгоизма», умственного застоя. Писатель делит войны на возникающие с корыстной целью, разрушающие и губящие народы, и войны «из-за великодушной цели», лечащие душу, укрепляющие «сознание самопожертвования», «сознание исполненного долга». Признание в войне безусловного зла свойственно в целом христианской философии, и в тоже время, война хотя и «яд, но яд, способный как умерщвлять, так и лечить, омолаживать», – отмечал святитель Николай Сербский [4, с. 36]. О скрытом и сокровенном смысле войн писал философ И.А.Ильин и призывал «по-новому – духовно и религиозно – осмыслить всю историю русской культуры» [2, с. 20], увидеть направление сердца и воли русского народа, осмыслить «Россию в Боге». Не имея опоры в Боге, рассуждает И.Ильин, русские никогда «не поняли бы своей суровой судьбы» [2, c. 27], полагаем и более того, русские никогда бы не победили врага и, как побежденные, смешавшись с другими народами, исчезли бы с мировой арены. Иоанн Сан-Францисский (Шаховской) усматривает причины всех войн «в метафизическом страхе»: страхе потерять славу, богатство, деньги, вещи… «Войны мира ведутся из-за наживы, из-за страха ее упустить или не приобрести…Война есть гораздо более дело страха, чем бесстрашия и мужества…Страх настоящей или мнимой опасности также ведет к пролитию крови, как страх отчаяния пред беспросветностью истории лишенной света» [3, с. 147].
Выход из войны кроется в нравственной области, в победе духа над плотью, иначе победит страх как низменное чувство, связанное с жизнью лишь тела, влекущего к материальному, к полному одиночеству существа отделенного от Бога и всего им сотворенного. «Цивилизация, – писал Иоанн Сан-Францисский, – неуравновешенная и не скрепленная высшим смыслом жизни, ведет к гибели человечество, все более усложняет, затрудняет и разоряет свой собственный мир» [3, с. 147].
Список использованных источников:
1. Ильин В. Иночество и подвиг / В. Ильин //Путь Книга 1(I-VI). – М.: Информ-Прогресс, 1992. – С. 438–449.
2. Ильин И.А. О России / И.А. Ильин. – М.: Изд-во Сретенского монастыря. – 2006. – 224 с .
3. Иоанн Сан-Францисский (Шаховской). Агония одиночества (пневматология страха): избранн ое / Иоа нн Сан-Францисский (Шаховской). – Петрозаводск: Изд-во Святой остров, 1992. – С. 137–154.
4. Николай Сербский (Велимирович) О Боге и людях / Николай Сербский (Велимирович). –М .: Паломник, 2007. – 461 с.
5. Николай Сербский (Велимирович) Мысли о добре и зле / Николай Сербский (Велимирович). – Мн.: Изд-во Свято-Елисаветинского монастыря, 2004. – 256 с .