VIII Международная научно-практическая конференция "Наука в информационном пространстве - 2012" (4-5 октября 2012г.)

Михеева А.А.

Уральский федеральный университет, г. Екатеринбург, Российская Федерация

ЯЗЫЧЕСТВО И ХРИСТИАНСТВО В МЕНТАЛИТЕТЕ РУССКИХ НА ПРИМЕРЕ ФЕНОМЕНА РЯЖЕНЬЯ

Темой моей исследовательской деятельности является ряженье в культуре русского населения Урала и Сибири в XIX – начале XX вв. Одна из важнейших проблем, связанных с этой тематикой, – взаимодействие языческого и христианского начал феномена ряженья в сознании русских. Исследуя такой частный случай столкновения язычества и христианства в менталитете русских, можно увидеть, как вообще взаимодействуют эти значительные составляющие мироощущения русского народа. Это поможет нам понять самих себя.

Ряженье сопровождало переломные моменты народного календаря: святки – смена года, середина, кульминация зимы; масленица – поворот от зимы к весне, пробуждение природы; семик – переход от весны к лету, начало буйства природы. Все это связано с языческими представлениями о значении таких моментов и восходит к древним культам предков и плодородия. С культом плодородия связан и обычай свадебного ряженья.

Неслучайно ряженые прибегали к приемам аграрно-продуцирующей магии: ударам, толчкам, разрыванию и сжиганию масленичного чучела, площадной речи, похабным песням, эротическим играм. Эта магия была связана с представлениями о том, что человеческая жизнетворная потенция может воздействовать на плодородные силы природы и наоборот. Идея плодородия отражалась и в специфике костюмов ряженых – старая, рваная одежда, подчеркивание отверстий и выступов тела. Продуцирующим воздействием обладал карнавальный смех, сопровождающий ряженье: он был призван умерщвлять, высмеивая, побеждая страх, отрицая, и воскрешать, обновлять, восхваляя, ликуя и утверждая [1, с. 16]. В таком смехе отражалась идея «природы, ежегодно умирающей, чтобы вновь расцвести, земли, поглощающей, чтобы снова родить» [2, с. 99]. Этой идее подчинено все карнавальное мироощущение, игра бинарных оппозиций, наиболее выразительно проявлявшаяся в ряженье. Русские старались рядиться в нечто максимально противоположное своей собственной природе: женщины – в мужчин, люди – в нечистую силу, живые – в покойников, молодежь – в стариков, люди – в животных, русские – в инородцев, крестьяне – в бар и т. д. Показательна также игра верха и низа, лица и зада, колеса. Весь хаос карнавала был призван уничтожить старый, дряхлый мир, чтобы снова воскрес молодой, обильный мир, чтобы вернулся порядок, космос.

Таков был изначальный смысл ряженья как магического действа, призванного обеспечить плодородие. Почему же, несмотря на то, что русские к XIX – началу XX вв. уже давно были православными, ряженье оставалось актуальным для них?

Прежде всего, следует сказать, что на тот момент ушло понимание ряженья именно как магического приема. Ряженье существовало как часть народной праздничной культуры, его функцией было уже не продуцирующее воздействие на человека и природу, но скорее создание карнавальной действительности, консолидации людей, установление между ними особой коммуникации, интеракция. Представление важнейшего элемента ряженья – маски – как особого «языка» народной смеховой культуры дает возможность выявить такую ее функцию, как обеспечение интерсубъективности, т.е. создание единого смыслового поля, общности восприятия и понимания мира участниками праздничного действа [3]. Маска уравнивала и объединяла людей, стирала между ними границы, она позволяла безнаказанно, под чужой личиной, от лица другого персонажа ломать все нормы, правила и условности. Благодаря ей реализовывалось уникальное карнавальное ощущение, когда «человек возвращался к себе самому и ощущал себя человеком среди людей» [1, с. 16].

Кроме того, ряженье – это многовековая традиция. Оно сохранялось, играя роль инструмента передачи опыта поколений – культурного, эстетического, духовного (через определенные каноны: традиционные персонажи, костюмы, игры, обряды…). А ведь именно на традициях держится этническая, региональная, национальная – какая угодно – идентичность. Прервать традицию значит утратить механизм передачи культурного опыта, сохранения идентичности и обречь своих потомков в определенном смысле на гибель. В представлении народа «забвение обрядовых форм, нарушение правил, которые «не нами начались, не нами кончатся», способно вызвать в человеческий мир беду» [4, с. 138]. Никакая борьба с предрассудками не может уничтожить традицию, даже если она заключается в языческих «пережитках».

Церковь боролась с языческими пережитками и обычаями, в том числе осуждала и ряженье. Тем более, что ряженые позволяли себе высмеивать саму Церковь и ее обряды. К примеру, исполняли пародии на рождественские песнопения во время святок. Так, в Шадринском уезде переделали рождественский тропарь: «Рождество Твое скорчилося. «Воссия миру» сугорбилося. Никола Богородицу ведет. Богородица шаражица – нейдет» [5, с. 263]. Ряжеными разыгрывались пародийные церковные обряды – венчание, отпевание. Среди персонажей ряженых был «поп». Вызывали нарекания и персонажи, связанные с демоническим миром: черт, кикимора и т. д.

Разумеется, все это осуждалось. П.А. Словцов замечал в «Прогулках вокруг Тобольска в 1830 году»: «Если б ты когда-нибудь надумался осмотреть промежуток времени от святок до масленицы, ты бы изумился, с какою быстротой здешний житель обоего пола мечется из дурачеств в шалости, чтобы на масленице скатиться к забвению последних существенных понятий. Особенно низшему классу города я не прощаю, что он этот промежуток проводит в плясках с сумерек до рассвета, на вечеринках во вкусе грубого Вакха <…>. Несмотря на то, что в это время церковь предлагает разные притчи: то корыстолюбца, возвратившегося к человеколюбию; то откупщика, исправившегося в прежних правилах; то под именем Фарисея, самохвала-лицемера, полагающегося на свое благоразумие; то пример мота, по уши от веселостей задолжавшего; то будущую картину порока и добродетели, несмотря на все уроки 5 или 7 недель, душа тобольская показывает на масленице плоды самые кислые» [6, с. 86].

Впрочем, хотя городская верхушка и интеллигенция Урала и Сибири в XIX – начале XX вв. в основном осуждала безоглядный разгул карнавальных празднеств активнее самой Церкви, она и сама участвовала в этих праздниках, правда, на свой лад. Благородные и зажиточные горожане, представители интеллигенции с удовольствием принимали славильщиков на святки, участвовали в масленичных катаниях, совершали визиты друг к другу (в том числе маскированные). С конца XIX в. для детей устраивались специальные праздники – «елки» – между Новым годом и Рождеством. Если говорить о своеобразном варианте ряженья в их среде, то, помимо уже упомянутых визитов, его можно обнаружить на балах-маскарадах. По описанию Д. Сигова такие балы в Екатеринбурге в 1834 г . «ничем не уступали столичным, кроме числа посетителей, которых, однако ж, собиралось в каждый более 200 человек… великолепно освещенные залы, неумолкающий гром музыки, беспрерывные танцы <…>. Многие из молодых дам (des madmeoselle) были одеты даже в национальные русские платья, бархатные разных цветов сарафаны, обшитые золотыми позументами, с кокошниками на головах и с живописными шелковыми лентами в косах… были также и хорошие маски, с острыми шутками замаскированных лиц» [7, с. 363].

Что касается Церкви, то она, хоть и сожалела о языческом разгуле народа, но в основном закрывала на это глаза. Языческие праздники слились с христианскими и вошли в церковный календарь. Это касается, например, масленицы. «Праздник этот почти не испытал на себе влияние христианства, за исключением запрета мясной пищи в течение всех семи дней и обычая просить друг у друга прощения в воскресенье накануне Великого Поста. Церковь, однако, включила масленицу в цикл пасхальной обрядности, рассматривая ее как время подготовки к длительному и изнурительному посту» [7, с. 367–368].

Народ и сам ощущал, что изображение демонических сил, изменение данной Богом внешности, непристойное поведение, словом, все, что характерно для ряженья, – греховно. Это было определенной религиозно-нравственной проблемой. «Молодежь из семей со строгим религиозным воспитанием совсем не принимала участия в карнавальной части развлечений» [8, с. 201]. Те же, кто участвовал в этих развлечениях, а особенно, кто рядился, проходили после праздника своеобразные очистительные обряды. Так, после святок, в Крещение, было принято купаться в «Ердани» – проруби, в которой святили воду. «В ночь на Крещение уже грех слушать [рядиться], а 6-го января слушальники считают себя обязанными смыть грехи святок и, по освящении воды на Иордане, раздеваются и при нестерпимом холоде бросаются в воду. Впрочем, с течением времени обычай этот соблюдается все реже» [9, с. 120]. (Должно быть от того, что отношение к ряженью меняется: осознание связи с потусторонним уходит, оно воспринимается все больше как простая забава).

Масленицу завершал целый ряд очистительных обрядов. Особенно яркими и подлинно архаичными были обряды крестьян. В Тюменском уезде после объезда богатых домов и прочего гулянья «Масленица» и «воевода» (ряженые) изъявляли желание «в баньку сходить». Под всеобщий смех они раздевались, брали шайки с водой и веники, уже стоящие тут же в повозке, и изображали мытье [10, с. 252]. Масленичный поезд затем участвовал в «прощании с Масленицей», которое часто завершалось раздиранием и сжиганием чучела за околицей. (Вода и огонь – очистительные средства). Но чучело делали не везде, в некоторых местностях вместо него жгли старые вещи или вывозили человека, заменявшего чучело, за границу населенного пункта. Расправа над чучелом символизировала окончание разгульного праздника, отказ от всех мирских радостей перед постом. Очистительное значение имели Прощеное воскресение и Чистый понедельник. И.К. Громозова-Франчески, рассказывая о своей жизни с родителями в г. Слободском (Вятская губерния, конец XIX в.), вспоминала, что на Прощеное воскресенье «взрослые просили друг у друга прощения, также заставляли и детей кланяться взрослым в ноги – просить прощения за грехи», «в этот день в 4 часа, когда колокол ударял к вечерне, все «молосное» из дома убиралось, отдавалось нищим» [7, с. 371]. В Чистый понедельник традиционно топили баню, а также мыли все в доме [11, с. 144]. Да и сам Великий пост как время покаяния имеет очистительное значение.

Очистительными представляются обливания, связанные с троичной обрядностью, а в ряде местностей – со свадебной. Так, в Тюкалинском уезде водой обливали ряженых девушек – подруг невесты [12, с. 371].

Таким образом, ряженье – порождение язычества – вполне укладывалось в жизнь православного русского населения и даже сопровождало христианские праздники. На примере этого феномена видно, что в сознании русских «происходило довольно органичное слияние, а не механическое соединение языческих и христианских понятий» [2, с. 99]. Язычество и христианство именно сливались, дополняли друг друга, совместно оформляли народное мировоззрение. Возможно, Православной Церкви не удалось совершенно вытеснить из сознания русского народа язычество именно благодаря тому, что оно срослось с самим христианским культом. Так что порой границы между ними стирались, и уничтожение языческой с оставляющей привело бы к разрушению и самого христианского элемента народного мировоззрения. И это единство оказалось настолько крепким, что его невозможно было разрушить вплоть до начала XX в. (а на самом деле оно остается и в наши дни).

Список использованных источников:

1. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса / М.М. Бахтин. – М.: Художественная литература, 1990. – 543 с.

2. Громыко М.М. Трудовые традиции русских крестьян Сибири (XVIII – первая половина XIX вв.) / М.М. Громыко. – Новосибирск: Наука, 1975. – 352 с.

3. Шнырева О.А. Феномен «маски» в социальной коммуникации (философский аспект) [Электронный ресурс] / О.А. Шнырева. – Режим доступа: http://www.dissercat.com/content/fenomen-maski-v-sotsialnoi-kommunikatsii-filosofskii-aspekt

4. Усольские древности. Сборник трудов и материалов по традиционной культуре русских Усольского района конца XIX – XX вв. / под ред. И.А. Подюкова. – Усолье ; Соликамск ; Березники: Пермское книжное издательство, 2004. – 240 с.

5. Традиционная культура русского крестьянства Урала XVIII–XIX вв. Екатеринбург: УрО РАН, 1996. – 360 с.

6. Словцов П.А. Письма из Сибири / П.А. Словцов. – Тюмень: Изд-во Ю. Мандрики, 1999. – 256 с.

7. Миненко Н.А. Повседневная жизнь уральского города в XVIII – начале XX века / Н.А. Миненко, Е.Ю. Апкаримова, С.В. Голикова. – М.: Наука, 2006. – 384 с.

8. Громыко М.М. Мир русской деревни / М.М. Громыко. – М.: Молодая гвардия, 1991. – 446 с.

9. Лопарев Х.М. Самарово. Село Тобольской губернии и округа / Х.М. Лопарев. – СПб.: Типография Императорской Академии Наук, 1896. – 244 с.

10. Городцов П.А. Праздники и обряды крестьян Тюменского уезда / П.А. Городцов // Обряды, обычаи, поверья. – Тюмень: СофтДизайн, 1997. – С. 225–286.

11. Пропп В.Я. Русские аграрные праздники / В.Я. Пропп. – СПб.: Терра – Азбука, 1995. – 176 с.

12. Шамаев И. Общий тип деревенской свадьбы в Тюкалинском уезде / И. Шамаев // Обряды, обычаи, поверья. – Тюмень: СофтДизайн, 1997. – С. 354–396.